Следующие два часа являли собой типовой кошмар. Карина истуканом сидела во главе длиннющего стола в огромном зале, вдоль которого расположились, как услужливо подсказал нейросканер, семьдесят два человека, непрерывно жующие, пьющие и произносящие цветистые тосты. Временами с ней пытались заговаривать соседи, которые почему-то непрерывно менялись, но темы, о которых шла речь неизменно оказывались ей абсолютно незнакомыми. Ну откуда она может знать что-то о видах на второй в сезоне урожай джугары и комэ? Или об уловах нисики в нынешнем году? О производстве хлопковых тканей где-то далеко на юге? Об овечьих отарах в горах?.. Она как могла отделывалась вежливыми фразами, но те, очевидно, собеседников не удовлетворяли, так что они с выражениями глубочайшего почтениями быстро сворачивали разговор и исчезали — только чтобы уступить место новым.
В конце концов улыбка окостенела у Карины на лице, а шея заболела от непрерывных кивков и поклонов. К счастью, в конце концов к ней перестали подсаживаться, оставив в покое. Она тупо глядела перед собой и вежливо отведывала понемногу из каждого блюда, которое ставили перед ней тихие служанки, но меняли их так часто, что вскоре она почувствовала, как живот надувается словно барабан. Нет. Так жить нельзя. Она осторожно оглянулась по сторонам, и система мониторинга услужливо подсказала ей, что ничье конкретно внимание на ней не сосредоточено. Шаттах чувствовал себя как рыба в воде, тоже постоянно пересаживаясь с места на место и оживленно беседуя с окружающими на кленге и фаттахе (их Карина уже умела различать даже без универсального транслятора), Дурран тихо растворился в неизвестности вместе с командиром местной милиции еще час назад, всем же прочим она уже успела окончательно примелькаться. Замечательно. Она аккуратно «задернула занавески» вокруг себя, осторожно поднялась на ноги и, стараясь ни на кого случайно не натолкнуться, на цыпочках пробралась к шторе, из-за которой выныривали женщины-служанки. Оттуда тянуло вкусными запахами — очевидно, проход вел на кухню.
Она спряталась за штору и, улучшив момент, поймала за рукав пробегавшую мимо служанку с подносом и грудой грязных тарелок. Та только захлопала глазами, не понимая, откуда взялась гостья, которой только что тут не было, но Карина не стала ждать, пока та опомнится.
— Ты меня знаешь? — требовательно спросила она на общем.
— М… Ма, момбацу сама, — энергично закивала та. — Да-да. Я знать ты. Момбацу сама Карина Мураций есть.
— Когда меня начнут искать, скажешь, что я пошла прогуляться по городу. Пусть не беспокоятся, я вернусь сюда ближе к утру. Но скажешь не раньше, чем начнут искать. Понятно?
— Ма, момбацу сама, — снова кивнула та, уже более растерянно. — Когда искать, я сказать. До того молчать. Ма?
— Умница, — похвалила Карина. — Теперь беги.
Она подтолкнула служанку в сторону двери, и та, несколько раз ошарашенно хлопнув глазами, нырнула туда и пропала.
Карина снова «задернула занавески» и заколебалась. За дверью явно подсобные помещения, кухня и тому подобное. Нет, на кухне ей делать нечего. Хватит с нее одного приключения в доме гостеприимной графини Марицы. Там максимум, что грозило слугам — нагоняй за неуважительное отношение к гостье, а здесь, глядишь, их еще расстреливать начнут. Да и не остаться на сей раз неузнанной. Однако альтернативным выходом из зала был лишь парадный, сейчас наглухо закрытый большими тяжелыми дверями, с противоположной стороны которых дежурили четверо милиционеров. А она не сможет сохранить психологическую невидимость, если в их присутствии начнет открывать двери. Пробраться по коридору за занавеской? Непонятно, куда он ведет и окажется ли проще выбраться оттуда.
В конце концов, Демиург она или кто? Пора решительно сбрасывать старые оковы, раскрепощать психику и вообще выпячивать грудь колесом. Ее проекция — лишь кукла на веревочках, которую в любой момент можно перетащить куда угодно. И, кстати, об одежде. Если ей хочется неузнанной побродить по городу, следует переодеться на местный лад.
Она сосредоточилась — и растворилась в воздухе.
Вновь она проявилась минут через десять уже в другом месте, которое приметила, еще когда их кортеж петлял по городу. Небольшой рынок на окраине, окруженный сетью узких улочек между высокими глухими стенами домов и заборов, по вечернему времени уже начинал пустеть, но пока еще оставался людным. Густые сумерки скрыли ее появление в темном переулке. На сей раз вместо шорт и блузки ее проекция носила темные шаровары и что-то типа плотной безрукавки — одежды, характерной для местных мужчин. И то, и другое являлось фантомами, сотворенными по типовым моделям из библиотеки одежды, и слегка не соответствовало местному цветастому стилю — ну да в сумерках и ночью сойдет. В таком виде, как она успела удостовериться перед виртуальным зеркалом, она вполне сходила за мальчика. Даже если кто-то из местных и жаждет ее крови, пусть попробует узнать в таком виде! А теперь — вперед, навстречу приключениям! Зная свое везение, она не сомневалась, что те не замедлят случиться.
Она неслышной и невидимой для людей тенью скользила по городу, избегая слишком людных базарных площадей, где под масляными фонарями все еще шла оживленная торговля. Ничего интересного ей пока не попадалось: город в основном представлял собой мешанину извилистых улочек меж высоких стен, сложенных из плоских каменных осколков, скрепленных какой-то песчаной грубой смесью наподобие скверного цемента. Возвышались подсвеченные бумажными фонарями громады не то храмов, не то молелен. Возле них шастал народ, и туда она соваться не рисковала. Кое-где пахло подтухшей вяленой и копченой рыбой, в одном месте она наткнулась на скотобойню, в другом — на текстильный цех, длинный низкий сарай, где женщины гоняли утки в ткацких машинах — древних, как сама технология тканья. Женщины в Шуштане, кстати, носили кубалы не так уж и часто — по крайней мере треть попавшихся ей на дороге представительниц слабого пола ограничивались обычными длинными платьями и наголовными аресками. Ну что же, одной проблемой меньше: ломать этот стереотип не придется. Нужно лишь своими непокрытыми волосами подчеркнуть как следует, что новое правительство в ее лице не одобряет такое унижение.